История российского дезертира: побег с фронта в США, депортация, второй побег — через Беларусь в Узбекистан

27.09.2025, 07:49 rus.azattyq.org

23-летний российский контрактник Егор Сорокин из Новокубанска Краснодарского края, попав на войну, решил дезертировать. Осенью 2023 года ему удалось улететь из России в надежде обрести убежище в США, но после полугода ожидания в Мексике он попал в американскую иммиграционную тюрьму, где получил решение о депортации в Россию. На родине он 10 месяцев скрывался от военной полиции, был задержан в аэропорту при попытке вновь улететь из России, а затем за отказ воевать его бросили в подвал, пишут «Сибирь.Реалии». Контракт с российским Минобороны Егор Сорокин подписал в июле 2023 года. Свое решение объясняет «финансовыми сложностями и уговорами жены». «В июле я и попал на войну. И почти сразу понял, что совершил глупость. Изначальная цель была деньги. У меня бабушка одна осталась с крошечной пенсией, на тот момент жена была, надо было как-то крутиться-зарабатывать. Я по образованию юрист, при вербовке обещали штабную работу по этому профилю. Обманули, — объясняет Егор. — Также изначально мне пообещали, что контракт на один год (и там это было прописано), с испытательным сроком в три месяца. И тоже обманули». Сначала Егора отправили в аннексированный Крым, на двухнедельное обучение у бывших наемников из ЧВК «Вагнер». «Они нас обучали пару недель. Просто основы — как держать автомат и стрелять. Готовили явно на штурма, но мы все — добровольцы были свято уверены, что это "для галочки", потому что всем наобещали штабную работу. Верил и я. Обманули. Когда вместо штаба меня направили в Ростовскую область, а оттуда сразу в Бахмут, под Клещеевку, где люди гибли как мухи, даже не доходя до позиций — я писал отказные от контракта. Бесполезно. Они просто никуда их дальше командира роты не пускали», — вспоминает Сорокин. Сорокина отправили в медроту, на эвакуацию раненых («трехсотых» на военном сленге). «Запомнилось, как в Бахмуте в подвалах, куда мы свозили трехсотых, они лежали штабелями и умирали. Их откачивали — уже безногих, кто-то без глаз был, живой труп — через несколько часов они все равно умирали. Помню, на моих глазах одного разворачивают — а у него нет глаз, у него там кровь. До сих пор в кошмарах снится, — признается Сорокин. — Почему-то именно такие моменты запомнились. Мы ходили на первую линию забирать трехсотых, которые не могли сами как-то добраться. Чтобы довести их до "ноля"Вывести из зоны боевых действий – Ред.. Из "ноля" их эвакуировали на машину. То есть мы шли буквально в ту же точку, куда они пытались добраться. Ползли буквально до ближайшего — его унесем, потом чуть дальше. Многие не успевали нас дождаться — они просто вытекали [умирали], так как рук не хватало, сил не хватало, ранения были тяжелые. Ну, и сильно не выбираешь — берешь ближайшего, и невозможно же сразу троих взять — максимум двое носилок у нас. А когда ты идешь доставать раненого, под снарядами, под дронами — на таком адреналине, что особо ничего потом не помнишь. Хотя там тоже погибшие со всех сторон — мою же медроту косит, там было страшно тоже: один раз прилетит [снаряд] в тело, которое тащишь, в другой раз — по нам. Но меня не задело. Хотя в целом статистика была очень печальная». По словам дезертира, командование отправляло солдат в «мясные штурмы» под Клещеевкой по одной и той же дороге, которую регулярно обстреливали ВСУ. «Это была танковая дорога. И солдаты даже не успевали доходить до позиции, чтобы начать этот самый штурм. Потому что украинцы уже знали, что там будут идти люди. И даже в какое время они будут идти. И только выходили солдаты — просто начинала работать артиллерия. И половина не то что не выживала, а просто даже не доходила. Половина сразу — двухсотые– Погибшие, половина — трехсотые– Раненые, с полпути бегут обратно, — вспоминает Егор. — Они просто даже до позиций не доходили, чтобы сменить людей, которые там удерживали позиции. И так постоянно было. Несколько раз за неделю уходило по взводу — из 20-30 человек, назад возвращались к вечеру и утром человек 5-6». По словам Сорокина, сами штурмовики понимали, что идут почти на верную гибель. «Все возмущались, что их ведут просто как мясо на убой. Хотя у большинства опыта боевого не было вообще — ни армии, ничего, только подготовка в две недели, как у нас, или в неделю. Тем не менее они понимали абсурд приказов. Но не понимали, почему командиры продолжают так делать. Возмущались, но шли. Потому что другого варианта не было. Как-то один из мужиков сказал: мол, я больше не пойду. И ему тут же ногу прострелил командир, — вспоминает Егор. — Хотя сейчас, думаю, в госпитале хоть живой останется. На несколько месяцев». По словам Сорокина, поначалу немало было и самострелов. «Но это было редко, а потом их начали вычислять и не платить за ранения. Перестали в себя стрелять. Зато начали специально искать мину, чтобы наступить. Либо кидали гранату и старались попасть под осколок — типа так трудно обвинить, что сам. Но это вообще непредсказуемо, можно легко погибнуть. Тем не менее — делали». Во время одной из эвакуаций Сорокин был контужен. «Дрон-камикадзе сбросил снаряд, взрывной волной меня выбило — потеря сознания», — говорит Сорокин. Его отвезли в госпиталь в Луганске. «В госпиталь буквально на пару дней, а после направили обратно в Бахмут. Во вторую такую госпитализацию я решил бежать. Приехал домой, нанял юриста и попытался отстоять свои права в военном суде. Первый свой отказной рапорт я писал еще на первой неделе после вербовки. Рапорт об увольнении по семейным обстоятельствам (бабушке стало хуже), плюс это входило в рамки испытательного срока. По закону меня должны были уволить, но никто не соблюдает этот закон — не уволили. В дальнейшем юрист выяснил, что мой рапорт даже не ушел командованию Южного военного округа. Его просто выкинули». Сорокин подчеркивает, что не скрывался и ходил во все инстанции сам. «Сам направился в военкомат — там вообще не поняли, кто я и зачем пришел. Тогда начал писать письма вместе с юристом с жалобой на командование части и Южного военного округа. Писал заявления в прокуратуру военную, в прокуратуру гражданскую. Уведомлял, что нахожусь дома на лечении, так как в госпитале должного лечения не было. Уведомлял, что ухаживаю за своей престарелой бабушкой, ей уже на тот момент было 83 года, она инвалид первой группы. Кроме меня, у нее никого из родственников нет. Как и у меня. Я вырос без родителей, она была моим опекуном все детство». Бабушка Егора получила в пенсионном фонде справку о том, что внук «назначен ответственным по уходу за ней». Эту справку Сорокины отправили в военкомат с просьбой выдать выписку из приказа об увольнении Егора на основании ранее написанного рапорта. «Что сделал военкомат? Он просто лишил нас этой справки, сделав один звонок в пенсионный фонд. Нам позвонили с пенсионного и сказали: "Вы больше не имеете права на эту справку!" — рассказывает Егор. — Тогда я понял, что законными методами мне из армии не выбраться. Меня стала искать военная полиция. Я понял, что нужно уезжать». Часть заработанных на войне денег Егор, по его словам, оставил бабушке и жене, которая должна была за ней присматривать. На остальное — купил билеты до Гаваны (столица Кубы), и дальше — до Тихуаны (город на северо-западе Мексики). Егор сам не понимает, почему в октябре 2023 года ему так легко удалось вылететь из Ставрополя в Мексику. «Я был на заметке у военной полиции, но еще не был в федеральном розыске, это, видимо, спасло. После приземления почти сразу скачал приложение СВР OneОфициальное мобильное приложение, которое позволяло мигрантам подавать заявления на легальный въезд в США в качестве просителей убежища – по принципу лотереи приложение назначало ежедневные встречи с иммиграционной службой на восьми пограничных переходах; 20 января 2025 года приложение CBP One перестало работать по решению Таможенной и пограничной службы США – Ред. зарегистрировался и ждал еще примерно полгода, пока не получил назначенную встречу на границе (appointment), — рассказывает Егор. — После того, как мне назначили время встречи, я тут же отправился в Нуэво-ЛаредоГород в Мексике, штат Тамаулипас, крупнейший пограничный переход на границе с США – Ред.. Но прилетел поздно, а аэропорт оказался некруглосуточный, и мне сказали, что на ночь остаться там нельзя». «Я вышел к местным таксистам, они отказались меня везти к границе и дали совет — быстрее выходить с территории аэропорта и вызвать такси за его пределами, "пока не обчистила нацгвардия". Я выбежал и пошел вдоль трассы, прямо по пустыне, по обочине. Ночь, пустыня, очень страшно было. Uber, как назло, очень долго искал водителя. И в итоге возле меня остановились какие-то ребята на старой тонированной "Тойоте" без номеров. Они открыли окно: эй, парень, тебе помочь? А я на трубке с другом, который уже в Штатах, он говорит: "Если кто-то молодой остановится, не садись, это наркокартель". Я им: "Нет, нет, не надо". Вроде отстали, — вспоминает Егор. — Шел долго вдоль трассы, пока не набрел на какой-то загрузочный терминал, там мужик закрывал как раз двери. Я — к нему, пока расспрашивал, вышел как раз тот парень из тонированной "Тойоты" и давай странные вопросы задавать — откуда ты, сколько лет, не помочь ли? Я быстро свернул разговор: нет-нет, дойду сам, мне недолго осталось. В итоге дошел еще до одной базы, какой-то КПП, я подхожу, начинаю стучать. И тут выходит женщина, видимо, со смены собирается домой. Я к ней — помогите доехать до границы. Вроде, сел, сумку бросил, как подъезжает та самая тонированная "Тойота" и еще одна машина, и мужики оттуда орут что-то на испанском мне и женщине. Видимо, чтобы она высадила меня. Она понимает, что это наркокартель, испугалась, давай кричать — у меня дети, выходи, не смогу помочь». Всю ночь Сорокина, по его словам, возили в багажнике в наручниках и угрожали, в том числе убийством. Деньги взять отказались. «Забрали телефон, записывали на видео меня. Спрашивали — имя, страна, возраст. Я им предлагал деньги, которые еще оставались после полугода жизни в Мексике. Смеются. Потом начинают меня запихивать в эту машину. Я упираюсь. Там несколько человек внутри, несколько сзади, снаружи.

Читать полностью…