Казахская весна: не ищите где лучше, создайте лучший мир на родине

18.12.2024, 09:04 exclusive.kz

Власть в Казахстане привыкла считаться только с силой и реагировать только на жесткие протесты. Но молодое поколение казахстанцев считает, что можно выйти на диалог с властью и добиться демократизации другими методами. Но для этого не нужно просто иммигрировать куда-то, бросать свою страну, семью и искать там, где лучше, но можно построить это все внутри своей страны.

Exclusive.kz поговорил с политическим социологом Дианой Кудайберген, которая написала книгу «Казахская весна» об этих молодых активистах.

– О чем ваша книги и как возникла идея ее написать?

– Эта книга о политическом движении «казахской весны» («қазақ көктемі») началась в марте 2019 года – сразу после объявления о том, что Нурсултан Назарбаев, который больше 30 лет был у власти, уходит с поста президента. Название «қазақ көктемі» придумали сами активисты. В отличие от арабской весны или так называемых «цветных революций», это движение не было связано со сменой авторитарной власти в результате протестов.

Казахская весна скорее про трансформативные политические процессы, в которых участвует много разных инициатив, групп людей. Они могут быть в чем-то между собой не согласны, но их объединят стремление жить в демократическом Казахстане, когда у граждан есть право и возможность выбирать тех, кто руководит ими, когда выборы происходят регулярно и на всех уровнях власти, и самое главное – когда все эти институты подотчетны гражданам.

Эти люди встречаются в рамках своих инициатив, проводят протесты, запускают петиции и хештеги в соцсетях. Важно, что значительная часть этого процесса происходит в цифровом пространстве.

Большинство людей, которые начали қазақ көктемі, родились и выросли во время авторитарного и бессменного правления Нурсултана Назарбаева. Я тоже принадлежу к этому поколению и считаю очень важным, что нам удалось найти смелость, чтобы сказать, что мы больше не хотим жить по старым правилам.

Казахская весна стала первым мощным порывом именно нового поколения, которое исходило из того, что режим должен подстраиваться под то, как они ведут свой протест. Более того, они открыли возможность определенного диалога с режимом.

Раньше все это подавлялось, потому что режим очень хорошо знал свою оппозицию – это были люди, вышедшие из самого режима. Теперь ему нужно было время, чтобы адаптироваться и понять, кто эти активисты, которые постоянно устраивают одиночные пикеты, почему они выходят к памятнику Абая с пустыми плакатами и так далее.

В книге я показываю, что режим вообще был не готов к такому протесту и к новым акторам протестного движения. Это было видно, например, по полицейским, которые не очень понимали, как можно задерживать человека с плакатом, на котором ничего не написано.

Как политическому социологу мне было интересно, посмотреть на то, как авторитарный режим, который постоянно скрывается за дискурсом силы и репрессий, в том момент оказался настолько растерянным. Мне было важно показать, что в авторитарных режимах понятие непоколебимой власти настраивается самим режимом, чтобы люди продолжали бояться. И на самом деле, когда авторитарная власть находится в глубоком кризисе, она оказывается очень слаба.

– Звучит оптимистично, но наша власть по-прежнему очень сильна.

– Да, но главное, что я хочу донести этой книгой – что власть диктатуры не тотальна. В такой системе всегда есть трещины, и я это показываю на примере некомпетентности судей, полицейских, когда они применяли репрессивные меры. Они просто иногда не знают, что нужно делать. Мне кажется, нужно сломать в своей голове миф о том, что эта система может полностью доминировать над всеми и является безгранично тоталитарной.

Поэтому это не просто оптимизм, а результат моего долгого исследования назарбаевского режима и его трансформации. Назарбаевский авторитаризм был довольно гибким и мог подстраиваться под разные схемы протеста. Мой главный аргумент в том, что режим всегда находится в определенной зависимости от того, в каком обществе он правит. Поэтому мы, как общество, имеем какие-то рычаги влияния на него.

– В чем мотивация молодых людей, которые сформировали казахскую весну, участвовать в гражданском активизме? Сейчас у молодежи достаточно много возможностей для самореализации, и считается, что она аполитична.

– В одном из интервью активистка Медина Базаргали, которой на тот момент только исполнилось двадцать лет, сказала: «Да, страшно, что тебя могут задержать, но еще страшнее проснуться через 30 лет и увидеть, что ничего не изменилось и стало даже хуже, и твои дети и внуки живут в еще худшей системе, а мы ничего не сделали для того, чтобы это изменить».

Мне кажется, эта фраза очень отражает настроение внутри движения. Они больше не хотят жить в авторитаризме, не хотят соглашаться с мнимой стабильностью, с тем, что все якобы и так хорошо. Но за этим «хорошо» скрывается то, что ты как гражданин не можешь выбрать акима в своем городе, решить проблему с обеспечением жильем, с отсутствием нормальных дорог и так далее. Ты также не защищен от того, что тебя может сбить сын какого-нибудь чиновника, который потом уйдет от правосудия – мы все знаем, что такое усеновщина.

То есть в Казахстане нет понятия социальной безопасности. Как раз потому, что мы живем в авторитарном режиме, где все политические процессы собраны в диктатора и окружающих его людей. Такая концентрация власти приводит не только к коррупции, но и к беззаконию, когда закон о том, что не нужно превышать скорость, вроде бы есть, но люди, которые считают себя выше закона, потому что они родственники властей, все равно этот закон нарушают.

Для участников «казахской весны» режим – это не государство, это просто определенная группа людей, которые захватывают власть. А государство – это все граждане, которые его составляют. И поэтому основной посыл казахской весны в том, чтобы взять власть обратно в свои руки – как граждане, мы должны бороться, чтобы закон работал, была выборность акимов и так далее.

– Но ведь для того, чтобы этого добиться, нужна какая-то системная оппозиция, которая имеет социально-политическую инфраструктуру вроде партий. Может ли это пока еще разрозненное движение привести к системным изменениям?

– Мне кажется, может. Потому что вначале нужно как бы встряхнуть систему: нужны новые смыслы, лозунги, дискурсы. Важно, чтобы сам понятийный аппарат изменился и общество перестало воспроизводить привычные формулы постсоветских авторитарных режимов, вроде «не надо раскачивать лодку». То есть сначала нужно разбить эту авторитарную нормальность – что можно жить с разбитыми дорогами и коррупцией.

Конечно, нужна институционализация, социально-политическая инфраструктура. Но чтобы процесс был успешным, нужно чтоб было больше людей, вовлеченных в политику. А для этого, в первую очередь, пора повысить самосознание, политическую грамотность, донести до людей простым языком, что справедливые выборы – это путь к достойной жизни, что не нужно просто иммигрировать куда-то, бросать свою страну, семью и искать там, где лучше, но можно построить это все внутри своей страны.

Если будет больше вовлеченных в политику людей, то будет больше политических партий – а это, мне кажется, необходимо, чтобы политический процесс развивался. Как нам уже показал опыт, одной оппозиционной партии недостаточно, это не работает.

Поэтому мне так нравится, что в основе казахской весны лежит политический плюрализм: любая партия или инициатива с любой повесткой, если она выступает за мирную демократизацию, может стать частью этого большого политического поля. Разные мнения могут сосуществовать друг с другом.

– Самые массовые протесты в Казахстане возникали стихийно. Они не были организованы гражданскими активистами, скорее активисты уже потом примыкали протестам и выступали на их фоне. Значит ли это, что массовый протест, как форма политической активности, с общественной жизнью, о которой вы говорите, не пересекаются?

– Говорить о том, что гражданские активисты из больших городов, то есть участники казахской весны, смогут найти какую-то общую повестку, придумать план, который будет работать для всего Казахстана, – не совсем правильно. Людей из других сообществ и других социальных классов должны представлять другие политические акторы. Поэтому я говорю – важно, чтобы было много разных партий.

На самом деле в Мангистау так называемый гражданский активизм развит сильнее всего. Просто мы привыкли при слове «гражданский активизм» представлять человека из большого города, с высшим образованием и привилегиями. Но это не везде так.

Например, история в Жанаозене в 2011 году – это не только про репрессии и жестокое подавление протеста, но и про то, как люди могут самоорганизовываться и коллективно выдвигать власти (как местной, так и центральной в Астане) свои требования.

Поэтому неправильно приписывать протестам абсолютную спонтанность – на западе протестовали люди, у которых есть политическая культура, они знают, как протестовать и, что важно, как сохранять общественную безопасность на площади. Как мы знаем, в январе 2022 года в Мангистау как раз не было насилия во время протестов.

Мне кажется, Кантар стал апогеем того, что происходило в поздний назарбаевский период. В 2011 произошли события в Жанаозене, в 2014 году – черный вторник, когда были протесты из-за инфляции, в 2016 году – выступления против продажи земли, 2019 – начало казахской весны. То есть мы видим, что протестный фон был постоянно. Мы живем в состоянии перманентного кризиса (особенно начиная с 2010-х) и люди все это время выражали свое недовольство и учились организовываться.

– Сейчас появился мощный инструмент для выражения этого недовольства – цифровые платформы. Почему люди стали к нему обращаться и насколько он эффективен?

– Социальные медиа стали для казахстанцев глотком свежего воздуха. У нас нет канала, где бы мы могли выпускать пар на институциональном уровне, мы также не можем участвовать в ток-шоу на Хабар и активно там критиковать власть, потому что это в любом случае вырежут. Но в Instagram цензуры нет.

При этом социальные сети не просто выпускают пар, но и дают возможность достучатьс