Наш веб-сайт использует файлы cookie, чтобы предоставить вам возможность просматривать релевантную информацию. Прежде чем продолжить использование нашего веб-сайта, вы соглашаетесь и принимаете нашу политику использования файлов cookie и конфиденциальность.
– Роман, добрый вечер.
– Приветствую.
– Я, признаться, давно хотел с вами поговорить как с одним из самых авторитетных военных экспертов украинских. И, вы знаете, я хотел бы построить сегодня разговор следующим образом: я вам буду задавать очень, может быть, примитивные, простые, но вопросы, которые интересуют миллионы украинцев. А вы попробуйте отвечать так, чтобы миллионы украинцев, посмотрев наше интервью, сказали: "Вопросов теперь нет". Роман, сегодняшнее состояние украинской армии в сравнении с российской армией на фронтах каково?
– У нас на данный момент есть одна маленькая проблема, но она может быть большой: это бесконечный человеческий ресурс российский и конечный все-таки украинский. И вот эта проблема есть – она никуда не денется. От нее можно уйти, только ускорив определенные действия по выдавливанию российских войск из Украины. И дальше – выход на границы 1991 года и уже линию удерживать в режиме обороны. Вот так мы можем решить эту маленькую большую проблему.
Маленькая она в том, что, согласно определенным действиям на фронте, все-таки не всегда сила и количество влияют и становятся во главу угла. Всегда живая сила железу проигрывала. Поэтому, когда есть железо, то вроде как и не страшна живая сила. Но когда ее много, то это количество – вспомним Сталина – иногда переходит в качество и само по себе уже бывает качеством. Вот лучше, чтобы это качество уже где-то остановилось. Его надо где-то остановить.
Потому вот это есть проблема. Во всем остальном украинская армия сейчас на голову выше российской. Мы восемь лет тренировались, мы восемь лет воевали, восемь лет восстанавливали практически с нуля армию, так как к 2014 году она была полностью разрушена. То есть на начало 2014 года украинской армии практически не существовало в том виде, в котором считается армией как таковой. За восемь лет армия выросла вопреки военно-политическому руководству Украины. Вот так сложилось. Нас, с одной стороны, закалил, воспитал и поднял наш противник. Нам – народу, армии – приходилось закаляться, воюя с противником, имея вместо полигонов 400 километров фронта. Ну и у нас были хорошие инструкторы. Все-таки те инструкторы, которые к нам приезжали, нас учили, нам показывали свои приемы, брали у нас кое-что себе уже... И вот этот – интересный такой – симбиоз...
– Откуда они были?
– Ну вот я контактировал в основном с канадцами. Отличные канадские инструкторы. Молодцы, конечно, ребята. И они так тихо помогали... Вроде как Канады не слышно на данный момент, но Канада есть, Канада за нас и Канада с нами вместе воюет. То есть были инструкторы и польские, ну, натовские, были даже шведские. По крайней мере я всех не знаю. То есть сонм был очень большой, пакет. А с кем я контактировал – это вот этот пласт.
Поэтому можно сказать, что сейчас украинская армия – это реально уже одна из лучших армий мира. Она вобрала в себя самое интересное... Это когда нация или человек вбирает в себя много крови – и становится здоровее по разным показателям, так и армия наша, вобрав в себя большинство интересных иногда, а иногда не очень, но тем не менее вобрав в себя очень много нового от других армий через инструкторов... Мы вобрали в себя все, что можно, – оставили то, что нам нужно в данный момент. И сейчас, конечно, мы превосходим российскую армию.
Российская армия деградировала. Причем реально я знаю очень хорошо советскую армию, сам оттуда еще с 1981 года. Сапоги надел в 17 лет – после школы сразу, – в летное училище поступил в 17. И знал советскую армию, знал начало украинской армии, знаю, какая сейчас у нас армия, вижу российскую армию. У них полная деградация. Ни [начальник Генштаба ВС РФ Валерий] Герасимов, ни кто-то другой не смогли ее все-таки развернуть и построить армию. Даже они не смогли ее сделать оборонительной. Не то что наступательной – даже оборонительной. Вот они сейчас пытаются только в боях с украинской армией как-то настроиться. Они не успевают по времени. Но единственное, что у них есть, – людской ресурс. И именно на него они будут делать ставку сейчас.
– Ну давайте о людском ресурсе. Значит, у них там 140 миллионов населения. У нас – никто не считал. У нас переписи, по-моему, с 2001 года не было. Ну, скажем так, миллионов, наверное, 35, а может, 30. Никто не знает, сколько на самом деле. Это большая проблема, на ваш взгляд, при наличии высокоточного оружия, которое, будем надеяться, нам дадут в полном объеме?
– Здесь надо понимать, что высокоточное оружие все-таки будет уничтожать либо склады, либо центры принятия решений, то есть командные пункты, логистические цепочки. Но высокоточное оружие не уничтожит в большом количестве живой силы. Это примерно если взять как пример тот же Афганистан. Очень много людей без калош, без сапог, но с автоматами делали дело. Вьетнам – та же самая картина. То есть если брать вот эту плоскость – не всегда высокоточное оружие как таковое решает максимально проблему. Но чем хорошо высокоточное оружие? Оно точно нивелирует наступательные возможности противника. Наступательные. Не оборонительные. Противник – если его много – со стрелковым оружием, даже просто с дубинами, но если много, то он может обороняться. Наступать он не сможет.
Потому здесь как раз есть такой баланс возможности и баланс необходимости. Потому высокоточное оружие нам точно поможет: не даст россиянам наступать на нас. Нечем будет просто наступать. Мы будем скашивать их в режиме обороны. И мы можем выдавливать противника до определенных границ, которые сами себе нарисуем. А это, скорее всего, 1991 год. Все-таки мы на Россию не пойдем. Они нам не нужны в этом смысле. А вот дальше эти 140 миллионов или даже 10% – это 14 миллионов – они будут где-то на 7 тысячах километров болтаться: от Европы до Владивостока. И это будет, естественно, проблема.
– Ну а сколько Россия – давайте так – может реально призвать? Вот реально. Это значит – вооружить, накормить, одеть. Все-таки на что мы можем рассчитывать? Сколько их может сюда прийти?
– Все дело во времени. Вот сейчас, на данный момент, они смогли более-менее поставить на колеса, будем так говорить, – то есть до уровня мотопехоты довести – где-то до 300 тысяч человек, которые есть у нас. И то не всех. Там в основном мотопехотные подразделения, но много сейчас и пехотных, стрелковых. То есть они еще ждут свою броню. Ее не хватает. Но вот где-то уже на конец весны, на лето они смогут по 100 тысяч где-то в месяц с броней сюда отправлять. И эта проблема будет где-то ближе к лету. Сейчас пока нет. Пока по 100 тысяч человек в живом мясе, если так их можно называть... У них где-то по 100 тысяч в месяц уже запустилась полностью система. Не надо ей никакой мобилизации, объявления мобилизации, объявления военного положения. Она полностью запустилась где-то с декабря. И вот в январе – после того как выпустили они срочников на смену демобилизованным – после этого система дальше работает. Где-то по 100 тысяч в месяц они будут набирать, штамповать – и они будут сюда идти на убой. А вот на броню посадят более-менее где-то к лету.
– Может эта система мясная дать сбой? Например, под воздействием большого количества гробов, которые приходят в Россию, матери просто подымут протест, скажут: "Мы не отдадим наших детей". Или это бесперспективно?
– Война – математика. Говорю это уже как минимум год на эфирах. Война – это математика. Все считается. 100 тысяч человек мы отминусовали за год, грубо говоря. Из 100 миллионов... Даже не считаю 140–150. Из 100 миллионов россиян – это точная, наверное, цифра, потому что их точно где-то 100 миллионов есть. 100 тысяч человек – это один из тысячи. Это для них... Они даже не знают, кто погиб. Это очень мало. Один человек из тысячи пропал... Его даже никто не знал из этой тысячи человек. Человек в течение своей жизни с сотней человек общается, но не с тысячей точно. Ну, есть исключения, тут вопросов нет, но основные – где-то 100 человек максимум – круг общения среднего человека. Поэтому тысяч – ну точно нет. Это если бы мы миллион отминусовали, только один из сотни тогда пропал бы. Может быть, тогда этот среднестатистический россиянин знал бы, что "какой-то Василий Петрович где-то, там, погиб, которого я знал, там, 20 лет назад". Все.
То есть количество гробов в Россию просто сейчас еще недостаточно для того, чтобы россияне даже это заметили. Они этого не замечают. Это мы тут разгоняем, видим это в информпространстве, грузим эти трупы российские КамАЗами. Только не КамАЗами – у нас другие машины. А они этого просто не замечают. И не заметят пока. А до уровня миллиона в год надо дойти еще. Это надо по 100 тысяч человек в месяц отминусовывать. Это примерно 3 тысячи в сутки.
– Нереально.
– Это реально, но сейчас 600–700. А надо догнать до 3 тысяч. И вот эту мельницу надо запустить. Вот только тогда, во-первых, обратная волна гробов... Как-то по крайней мере люди увидят... Что они увидят? Одного из сотни, если в таком режиме, как я сейчас сказал. Одного из сотни увидят. То есть один из сотни будет погибший. Это опять может абсолютно не ударить.
Потому я и говорю: в этом смысле – ресурс бесконечный. И на это точно нельзя надеяться, то есть это нереально в таком режиме. И вряд ли именно это ударит по россиянам. По россиянам может ударить только экономическое состояние, экономическое положение. То есть тогда, когда центр не сможет обеспечивать финансами свои округа, свои образования государственные, республики, когда не будет подпитки из центра финансовой, – тогда придется Российской Федерации как-то кластироваться, завязываться в определенные кластеры внутри себя – и уже разваливаться. Вернее, просто забывать о Конституции Российской Федерации, которая, в принципе, уже, наверное, не существует. Правовое поле разорвано еще введением туда Крыма, ну а тем более "четырех республик" Украины. То есть ее не существует. Это самый оптимальный вариант и, наверное, единственно возможный, когда до россиян дойдет волна этой войны как таковой, которая у нас сейчас есть.
– У нас проблемы с мобилизацией есть?
– У нас однозначно есть проблемы с мобилизацией. Причем не с мобилизацией, я бы
